Вера Меркурьева — Мечтание о Вячеславе Созвездном: Стих

Миф о нем

Да, это правда, я к вам прихожу – выпытывать, пытать.
Гляжу, как ночь на день: взглянуть и – утонуть, на вас, как на алмаз – неробкий тать: быть схвачену, но – взять.
Так я должна, должна вас разломать и посмотреть: что вза­перти? и бережно поставить, и уйти.
И втишь, и вглубь – к себе – я ухожу, Судьбе покорней и угодней. Но, уходя, я всё спрошу, и всё скажу – сегодня.

Скажите, как вы пишете стихи – те греческие фрески? «На грифах, светлоризый Князь муз», в мистериях и плеске, в мифах и блеске ожил?
А я пишу – как древняя Рахиль – «о детях плачет и уте­шиться не может».
Зачем вы это сделали со мной?
Державному поэту моей обиды брошу белый зной. Я вас зову к ответу: зачем вы это сделали со мной?
Я тихая и легкая была, я на волнах качаяся спала, я сонная плыла – к могиле. Зачем вы разбудили меня? назвали имя тайное мое? напомнили мне инобытие?
И я не та, не прежняя – простая и нежная — отпала от лас­ковой себя я, и встала — вся иная, напевная и гневная, вся – горе, и вся – тоска земная с небом в споре.

Вот я перед вами заклятый круг означу: рифмами я плачу, я исхожу стихами, созвучьями клянусь и заклинаю. Я таю – истаяла дотла я. И звукам нет, и мукам нет числа.
А в сущности, всё в жизни просто и одинаково, «бывало всякое» (Уриэль Акоста).
Не лабиринт, не свод эфирный – ваш кабинет, уветливый и мирный; и не престол – а стол; не кубок яда, не Грааль печали – а чашка чаю; не зари лампада, да и не рампа – а только лампа; вместо жезла – невинный карандаш; и саботаж протеста – сиеста; покоящее чресла кресло удобное – не лобное, не царское то место и не оракула треножник. Не искуситель, а «взыскательный художник» старейший и мудрейший, поучает кроткими словами и ободряет младшего годами и разумом китайца. А китаец – кланяется, по временам от святости кусается, чурбанится – от благодати. Всё к месту, к слову или кстати.
Вы скажете – я не пойму иль не услышу, но всё приму и спрячу в сердца нишу.
Скажу я и – простите, но не поймете вы – благословите и отойдете в свой подземный зал, пребыть у стен невидимо­го града.
Но там, где скажете вы: «Я возжелал» – я пискну из угла: – «а мне не надо».

А выше – там, среди иных пустынь
Свершается небесный поединок
Двух духов, двух судеб и двух святынь –
Там с Князем Мира бьется Вечный Инок.

Мы в них себя, забыв, не узнаем,
От вечности оторванные хлопья.
Но если здесь мы плачем и поем,
То – наверху за нас скрестились копья.

Легенда о нем

Еще спрошу я укрытого слоновой кости башней: скажите, как вы любите? –
«всё радостнее, всё бесстрашней»?
«всё божески милу я»?
всё «благостны и правы,
Любовь, твои уставы»?
А если – всё видней и чаще –
«алтарь любви палящей,
и жрец, и бог», и тот, и та,
и в Третьем оба –
«скорбящая чета над мрамором божественного гроба»?

Еще припоминаю:

«воскреснуть вместе, вместе умирая».
Что знаешь ты, «алтарь, и жрец, и бог»,
о том, кто «умер – бедный раб – у ног»?
А если – всё, всё, всё, чем жил и умирал, дрожал, горел и холодел –
всё, что имел и не имел – всё это, всё сдавить в единый сноп, в повинный вопль слить и, на откосе дней,
бросить Ей – всё? –
И вдруг – ни то, ни се, а так – пустяк.
Да что же? а ничто. Да где же? а нигде. Везде – не то. И некого любить.
А жить?
Вот это – умереть без воскресенья.
Наверх – ступени, и – ничего под ставшею ногой. А там, внизу? да тоже ничего – светло, мертво.
А вот еще: быть сломанным и темным, завядшим, быть падшим и презренным, не жалким даже – где нам! – а противным. И – быть любимым, наивно чтимым в низости –
мечтой, в уродстве – красотой. Негодный остов того, что было мной когда-то – любимый просто, свято, неизбежно,
и весело, и весело, и нежно.
И ту любовь принять, и ту любовь простить, вот это есть – Любить.

Любовь – проста, ясна.
Она – видна едва.
Она жива, слышна,
Когда душа мертва.

Да, только тот, кто мертв,
Кого с живыми нет —
Тот знает, в тьму простерт,
Воскресный тихий свет.

Любовь – проста, легка,
Как сон, и вздох, и смех.
Она тому близка,
Кто плакал больше всех.

Любовь – как тень она:
Вся тут, но не лови –
Она тому дана,
Кто знал, что нет любви.

Ложь о нем

Скажите, мудрейший из певцов, напевнейший из мудрецов, не утаите: что это – знанье? с медом жальце? брильянт на пальце? фолиант на полке? мудреный толк на толке? Ах, мне страшны громады книг – вериг: на томе – том, на доме – дом, и будто волк на волке.

Но, быть может, вас ваше знание тревожит и, умножаясь, скорби множит?

быть может, век ученый вами прожит лишь для того, чтобы сказать: не может ум обнять премудрости, доступной – той маленькой, лет десяти невступно? быть может, вы всё осторожней, строже подходите к закрытой двери ложи, где пребывает вечное «Не-знает», и встречное царит «Неговорит»? почтительнейше я спрошу: быть может, от вопроса вас не съежит, не покоробит – опыт вами добыт достаточный для тысячи коробок, таких, как я, пустых и ненасытных: что это – знанье? цвет защитный? приспособленье самосохраненья? быть может, знание стреножит случай, но радость жизни не створожит, и знать – не только стать могучей, но – красивей, счастливее? быть может, мудрому такой устав дан, что он обман на ложь умножит – и выйдет правда? ошибок ряд с иллюзий рядом сложит – и выйдет знанье? смиреннейшими я спрошу словами: быть мо­жет, вами обмана сев в колосьях знанья пожат? нет, этого, конечно, быть не может: для вас – в себе самом одно и тоже – А равно Б – довлеет знанье самому себе, и знанье знаньем знания не гложет… быть может…

Я отступаю. Я ничего не знаю и не ищу. Я допущу, чтоб мудрославец меня наукоборцем кликал, но я пытаюсь о стоять артикул своего устава: право свое – не знать.

Короток жизни миг,
А знанья долог век.
Чем дальше мы от книг –
Тем ближе к току рек.

Начала всех начал
Слагая и дробя,
Ты всё, ты всё узнал,
Но ты забыл себя.

Пойдем на талый луг,
Пойдем, усталый, в лес.
Не много там наук,
Но много там чудес.

Пойдем, рука с рукой,
К пушистым веткам верб.
Смотри, смотри – какой
На небе узкий серп.

Прислушайся к вербе,
К весне, к весне самой —
Она поет тебе:
Ты мой, ты мой, ты мой.

И небо, и земля –
Раскрытых устья чаш.
Вверху, внизу поля
Поют: ты наш, ты наш.

И кто-то нам с высот,
И снизу нам сказал,
Что счастлив – только тот,
Кто счастия не знал.

Правда о нем

Со страхом – и без веры – приступаю.

Ведь я же знаю: свыше меры – в чужого сердца храме, как в хламе, разбираться, топтаться ножками-сапожками, играться словами, как бубенчиками, звать ореолы – венчика­ми, а то и рожками. И строже, чем я себя – никто меня не судит.

Но – пусть будет.

Скажите, как вы верите? – смиренно и уставно – и православно – покорно и усердно, и неизменно благодарно и благосерд­но, сокровенно и – уж бесспорно – пленарно и соборно? вы верите в небесной иерархи и земные все повадки и ук­ладки: кафизмы, эктеньи, каноны, посты, поклоны, свечи и лампадки – во все удавки ортодоксальной суши? А не Судьба ль ведет игру азарта, где жизнь – карты, ставки – души, и Князем Мира в ней поставлен на кон иеропоэт – va banque – эротодьякон? «Мои престолы – где крест» — Звезд ореолы.

«Моя молитва – благоволение и мир» — не мелко выткан покров багряный, коим скрыт потир, где «крестная зияла розой рана», где страстью залиты Христовы страсти, где терн и гвозди — счастья снасти.

Ой, много, много берете – даже и для Мистагога. И тут же, тут – в согласии, не в торге – восторги оргий, египетские, эллинские клики, все времена – повторней – и все языки – соборне – и не понять: на вашем троне – каких гармоний свят пантеон иль пандемоний?

Но пусть, но пусть служить дано вам словом не двум, но одному, твердя Ему в любви и боли: «Твоя да будет Воля». Но вот чего я не пойму и не постигну: как вы спасетесь, если я погибну? как вам – в венке из роз сиять утешно, мне – тлеть во тьме кромешной? как свят святой, покамест грешен грешный? как Лазарь, в раю увидев – брат в аду томится жаждой, не бросит радость вечную свою, чтоб разделить с ним вечность муки каждой? где полнота Христа – пока пуста хотя б одна черта?

И если вы нам говорите всё ж, что, зная, любите, что верите, узнав – всё поправ, я говорю вам: ложь.

Вы, захвативший все потиры иль «кратэры» любви, и мудрости, и веры, вы – всех святынь монополист, всех струн Орфей, всех тайн мист – не мудрый вы, не любящий и даже не верящий, не истинного слова дождь живой, но вождь слепых – слепой в своем мираже. Иль – вчуже слитый с верой древний Ужас, химера Змия крылата – но не ваия Арарата.

Крест не всегда – молитвенная грусть,
Он иногда – отточенная бритва.
Где вы помолитесь – я посмеюсь.
Но — встань, иерарх: мой смех — моя молитва.

Там, наверху – те двое бьются, чьи
Мы – братские и вражеские позы.
И, если там скрестилися мечи,
Нам вниз летят – колючки или розы.

Сон о нем

Устала я, устала снимать за покрывалом покрывало, язвить созвучась, жалить – мучась. Устала, а всё мало. Я по миру ходила-тосковала, семь пар лаптей железных износила-истоптала с тех пор, семь каменных просфор я из­глодала, я на ветру сухою жердью висла – всё пытала у жизни смысла, страсти у пристрастий, искала правды – у счастья, великодушья – у великолепья. Но собирала одни отрепья всяческих бессмыслиц. Обрывки лямок, да обломки рамок и виселиц со мной в одной котомке.

Но научилась я: не понимая – жалеть, чужим болеть и по­ кланяться – отрицая. На исступленья рубеже я отнимала, в диком мятеже восставшего вассала, лик за ликом, герб за гербом, корону за короной. Но одного не трону – струн, ваших струн. Рун ощупью касаюсь – и поклоняюсь.

Вы, кладезь всех ответов, скажите мне, что это значит – что скажет он: «Икона Тайны Нежной» – и сердце неизбежно займется, и по-другому бьется, и плачет?

Вы сбиравший снопы всезвучных ямбов, венки сонетов, гроздья дифирамбов, терцин нерасторжимые соплетья, канцон соцветья глубинно-голубиные, и зерна отборные – газеллы, всех метров стрелы, – Вы, чье имя – всё буквами уставными, большими, заглавными хотелось бы писать – свою-то стать вы знаете ли сами?

Не камня ми украшенный венец, и не порфира, не орифламма, даже и не лира ваш настоящий голос — а бедный «дикий колос»,
такой простой среди великолепий –
как сердце,
такой златой на книжном склепе –
как солнце,
такой святой – как счастье.

Вас и меня не будет, придут другие люди и назовут вас: Вячеслав Премудрый – а под золотою пудрой проглянет и станет: Вячеслав Печальный. И дальний читатель неизвестный поклонится вам: Вячеслав Созвездный – а выйдет в те дни: Вячеслав Последний. Династии поэтов-лебедей утонченный, законченный потомок — вот почему ваш голос ломок и непонятен для людей, и музыкален, и одинок, и царственно-печален.

И потому так много алых светов
На белизне лирических одежд –
Закат горит, Последний из поэтов,
В тени вечерних ваших вежд.

Вечернему я поклоняюсь свету –
Последнему Поэту —
за то, что был весь день его прекрасен
и полногласен;
за то, что он, всю глубь свою изведав,
одним собой измерен – себя не предал,
себе был верен;
за то, что он – о, зная, слишком зная, чтоб верить и любить, но зная тоже, что без знамения – конец и край нам,
не уставал неволить и тревожить, о Имени послушествуя
тайном –
я поклоняюсь.
За то, что стон земли моей опальной он повторил, как хор венчальный;
за то, что где прошел он – счастья вестью – там процвела земля сухая песнью;
за то, что он – как мы, утрат во власти – избрал высокий подвиг счастья –
я поклоняюсь.
За то, что он ни одного соблазна не миновал бесстрастно,
и принял знак безжалостного знанья, как веры крест,
за то, что, в мудрости-изгнаньи истлев, воскрес –
я поклоняюсь.
За то, что он – то, чем я быть могла бы, когда бы он был тем, чем я была;
за песни дар не знающей пощады, им данный мне – случайно или вольно,
за то, что мне так ничего не надо – и так больно;
за то, что чем темней моя темница, моя земная плащаница – его тем ярче багряница –
я поклоняюсь –
в прахе и на плахе, и в исступлении, и в страхе, я надрываюсь, я искрами ударов рассыпаюсь, золой по ветру развеваюсь, я задыхаюсь, исчезаю –
я поклоняюсь.

О, мой заклятый Друг
И мой заветный Враг –
Чем ваш воздушней круг,
Тем мой бездушней шаг –

В мистический испуг
Лирический зигзаг,
Орфический мой Друг,
Гностический мой Враг.

Так, вам – цветущий луг,
А мне – сухой овраг,
Мой нелюбимый Друг
И нежно-чтимый Враг.

Моих пучину вьюг
Какой измерит лаг? –
Не ваш ли, страшный Друг?
Не ваш ли, милый Враг?

Мой мертвый узел туг,
Мой стих и нищ, и наг –
Еще стяните, Друг,
Еще снимите, Враг.

Но греют, точно юг,
Щедроты ваших благ –
Неумолимый Друг
И милостивый Враг.

И черный мой недуг
Укачивает маг –
Как вал качает струг,
Как ветер веет флаг.

Не всякий близок,
Как этот дорог враг –
Мой ненавистный Друг
И мой любезный Враг.