Так радостно – невыносимо! –
себя живой вообразить
и по земле своей родимой
в полях до темноты бродить.
Где стол для бабочек накрыли
ромашки скатертью цветной,
и где пиликают на крыльях
кузнечики весь день-деньской.
Где всех до мошки той мельчайшей,
что в глаз мне лезет, мельтеша,
встречает меда полной чашей
цветка открытая душа.
Где, каждой порой открываясь,
привыкнув к летнему теплу,
все тело дышит, испаряясь,
легко, как в бане на полу.
Где каждая в траве букашка
ползет, пиликает, живет,
и каждая в траве ромашка,
сверкая венчиком, зовет.
Где все цветет, звенит и блещет,
зовет и ластится: «Лови!»,
и жавороночек трепещет,
как сердце неба, от любви.
Где все в движенье обратимом
вперед направлено и ввысь…
И я под небом, мной любимым,
лежу, о землю опершись.
Ладонь желтит мне стебель млечный,
по мне проходят облака,
и все, до бабочки беспечной,
еще живет со мной… пока.
