В двадцатом веке дневники
не пишутся, и ни строки
потомкам не оставят:
Наш век ни спор, ни разговор,
ни заговор, ни оговор
записывать не станет.
Он столько видел, этот век, –
смятенных вер, снесённых вех,
невставших ванек-встанек,
что неохота вспоминать.
Он вечером в свою тетрадь
записывать не станет.
Но стих – прибежище души.
Без страха в рифму всё пиши.
За образом – как за стеною.
За стихотворною строкой,
как за разлившейся рекой,
как за бронёй цельностальною.
Лишь по прошествии веков
из скомканных черновиков,
из спутанных метафор
всё извлекут, что ни таят:
и жизнь и смерть,
и мёд и яд,
а также соль и сахар.
